CУБЪЕКТ-ОБЪЕКТНАЯ ОППОЗИЦИЯ В АКСИОЛОГИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ.

Надо признать, что с лёгкой руки И. Канта произошла определённая гносеологическая гипертрофия стиля философского мышления, порой заслоняющая первичный ценностно-практический смысл, лежащий в основе субъект-объектной оппозиции. В ценностном отношении также следует различать субъект ценностного отношения и субъект познания ценности.

Ценностное отношение фундаментальнее, первичнее познавательного, оно затрагивает само бытие субъекта,  становление такого отношения связано с возникновением жизни на земле, и, в конечном счёте, с появлением «человека разумного». Ценностная предметность бытия существенным образом «относительна», ибо она порождается человечески-субъективным отношением к миру. Активность природы человеческого отношения именно как отношения подчёркивали представители немецкой классической философии. Ценностное взаимодействие субъекта и объекта имеет принципиальное отличие от гносеологического. Более того. Оно лежит в основе последнего. В пределах ценностного отношения вся полнота бытия содержится на стороне субъекта, бытие же объекта принимает относительную форму, носит подчинённый характер. Для субъекта этот факт имеет жизненно важное значение. Главное, что здесь вообще идёт речь лишь о бытии субъекта, а внесубъектное наличие объекта не играет никакой роли.

В рамках гносеологического отношения бытие принадлежит объекту, поэтому субъект обязан быть «объективным», чтобы сохранялась качественная предметность данного отношения. Поэтому и методологический постулат «объективности в научном исследовании» и моральный императив «служения Истине» ценностно совпадают. Взятый в специфически гносеологическом отношении, объект познания наделяется чертами субъекта условной ценности – истины, а собственно гносеологический субъект (познающий человек) сам по себе как бы и не существует, он «светит» отражённым светом объекта как «субъекта истины», как «истинного субъекта» в данном отношении. И если осмелиться ещё раз поставить не очень новый вопрос: «Что есть истина?» в границах ценностного отношения, то выясняется, что это – всё та же ценность. Но – перешедшая «в своё иное»,  диалектически переряженная в собственную противоположность. (Интересно, что «собственное» обязательно «противоположно»).

Если истина – это не более, чем «объективный» эквивалент ценности, то познавательный интерес к ней, казалось, объясняется просто. Но ценность истины совершенно особого рода. Она есть высшая ценность, предельный случай, исключение из правила, нейтральная форма ценности. Прав был Аристотель, запрещая ценностный подход к истине. Истина – сама по себе ценность, ценность «в себе и для себя». Субъект и объект ценности в истине совпадают.

Диалектика правила и исключения характерна не только для соотношения ценности с истиной. И если истина определена в качестве ценности высшей, или одной из высших, то экономическая ценность (стоимость) – ценность низшая. Искусство и литература издавна эксплуатируют сюжеты, в основе которых лежит ценностная полярность истины и стоимости: это и «Динарий кесаря», и справка для жены с печатью «Уплочено», и небезызвестные «тридцать серебряников»… Словом, вся жизнь человеческая пронизана полем ценностной полярности. Самая жизнь человека служит неким водоразделом между ценностями высшими и ценностями низшими. Религиозные культы, требовавшие человеческих жертвоприношений (например, у финикийцев, или у ацтеков), не имели и не имеют морального оправдания, хотя в своё время они таким варварским способом как раз утверждали приоритет неких ценностей, которые выдавались за «высшие». Ложность этих якобы «высших» ценностей когда-то и выразил Катон в своей знаменитой фразе: «Карфаген должен быть разрушен!». Принося в жертву младенцев, финикийцы на самом деле поклонялись непобедимой, как им казалось, силе зла. Поэтому-то Карфаген и был римлянами разрушен. 

Ценностный аспект субъект-объектной оппозиции ярко проявился в ходе научно-технической революции. НТР, развернувшаяся с середины 40-х годов ХХ в., изменила взаимосвязь науки и техники. Традиционно наука шла к природе «через дверь техники». В настоящее время наука идёт к природе, зачастую минуя технику, а уж потом «возвращается к ней». Можно принять это соображение в качестве несомненной эмпирической констатации, отражающей действительное положение вещей. Но при этом следует помнить, что знание (хотя бы и в донаучной форме) как функция идеально-целеполагающей деятельности человека всегда предшествует любой, даже самой примитивной технической реализации. Когда-то высказанная Ф. Энгельсом мысль о том, что появляющаяся у общества техническая потребность продвигает науку вперёд дальше, «чем десяток университетов», сегодня так же актуально, как и сто с лишним лет назад, поскольку потребность, будучи технической или «чисто научной», не перестаёт быть общественной. Здесь действует принцип социальной детерминации научной деятельности. Но то, что пребывало в качестве неявного содержания, с наступлением эпохи НТР вдруг неожиданно раскрылось в форме открыто заявившей о себе сущности.    

Состояние, воспринимавшееся как видимое движение науки в сторону природы «через дверь техники» и выглядевшей непреднамеренной маскировкой общественного отношения к науке как исключительно «к средству»,  (техническая потребность) для достижения общественно определяемых, и в этом смысле, метанаучных целей, теперь начинает восприниматься аналогично известному киноэффекту «обратного вращения колёс»: на всём лежит приоритетная печать науки, и что «не от науки», то… неизвестно от чего. Что же всё-таки произошло? Обычно за технической потребностью лежала социальная необходимость, а за ней – экономическая оправданность, иначе говоря, истина «рождалась в муках»… стоимости. И это совсем не парадокс, потому что научная истина – природы сугубо посюсторонней, практически-трудовой, творческой. Материальный носитель стоимости – произвольный, условный, игровой. Стоимость как бы «накладывается» на мир объектов. Истина же – наоборот – «извлекается» из них, подчас, требуя колоссальных трудовых затрат не только отдельной личности, а и общества в целом. Общество не мешало, скажем, Аристотелю боготворить истину, однако само видело в ней, прежде всего, прагматическую ценность. В настоящее время научная истина как продукт работы учёного оценивается, прежде всего, в соответствии с тем экономическим эффектом, который достигается вследствие её практического внедрения в производство. Таким образом, стоимость, внешне как бы «паразитирующая» на природных объектах, вовлекаемых в общественную сферу, столь же прагматически относится и к специфическому природно-социальному идеальному объекту, каковым является продукт работы учёного – научная истина. Но истина оказывается для стоимости носителем с «подвохом», ведь они – противоположности одной, логически однородной природы (как всеобщие эквиваленты, репрезентирующие специфические области своего применения). В своё время К. Маркс справедливо назвал труд в науке «всеобщим трудом». Как вездесущность науки, так и всеобщность научного труда в эпоху научно-технической революции никого не удивляют, кажутся чем-то вполне естественным, даже обыденным.

В рыночной экономике, «где всё продаётся и покупается», истина тоже товар, но товар онтологически-фундаментального свойства. Совокупность относительных, но объективных истин выражает коренные условия бытия действительного мира, даёт адекватное представление о месте человека в нём. Истина не имеет материального носителя как такового. Её носитель – информация, которая в ходе использования имеет тенденцию возрастать, а не убывать. Труду учёного не свойственна социально расточительная дурная бесконечность однообразной репродукции, этот отличительный признак ряда общественно необходимых, но малоквалифицированных профессий. В условиях научно-технической революции наука охватывает почти все формы существующей практики, включая экономическую. Феномен государственного управления экономикой без признания ведущей роли науки в жизни общества принципиально необъясним. Смягчение социальных последствий нынешнего глобального экономического кризиса во многом зависит от состояния современной науки, грубо говоря, от её финансирования.

НТР – это эпоха глобальной теоретизации человеческой практики. Так, если теория паровой машины «запоздала» на полстолетия по отношению к своему «детищу», то компьютер или атомная бомба стали порождением своих теорий без кавычек. Теоретическая форма науки диктует техническим воплощениям собственную содержательность, практически исключающую какие бы то ни было иные реализационные альтернативы. В силу теоретического «абсолютизма» науки техника эпохи НТР характеризуется почти предельным коэффициентом полезного действия.

Теория, таким образом, в эпоху НТР либо воплощается в техническом устройстве полностью, то есть в своём содержательном существе, либо никак не воплощается. Современная техника синтезирует достижения различных наук, но лишь, так сказать, доведённых до «единой теоретической кондиции». Так, известный исследователь истории и методологии техники А. П. Мандрыка писал: «Именно по линии использования положений аэродинамики и теоретической механики с помощью технической аэродинамики выполнялось решение задачи по выбору оптимальной конструкции самолёта. Это устраняло необходимость проведения испытаний создаваемых аэропланов в натуре, чем характеризовалась работа по их конструированию в конце 19-го и в самом начале 20-го вв.» [1; с. 188].

Література

1. Мандрыка А. П. Взаимосвязь механики и техники (1770-1970). - Л.: Наука, 1975. -  250 с.