ПРОБЛЕМА НАСИЛИЯ В ХУДОЖЕСТВЕННО-КУЛЬТУРНОМ ОТОБРАЖЕНИИ

Развитие науки, естествознания, общественной практики выдвигает в конкретных исторических условиях определенный круг научных, политических, этических и других вопросов, теоретических проблем, которые находят свое отражение в философии, получают философское осмысление. Как отмечает Ю. В. Семенов, каждая эпоха дает свой круг общефилософских проблем и этот круг не случайный, а закономерно изменяющийся[5; с. 18].

В. М. Сумятин и В. М. Леонтьева [6] пишут о том, что можно зафиксировать одну тенденцию, общую практически для всех разнообразных неклассических типов философствования (за исключением позитивистской традиции): это попытка «поворота» философской рефлексии к человеку. Это внимание к нему, к его проблемам - жизни, смерти, их смыслу, к человеческому страданию, освобождению, самопознанию, самореализации - как к предмету философии.

Сегодняшние метаморфозы войны направляют на дальнейшие теоретические философские, социологические, политологические, психоаналитические исследования вечной проблемы насилия. Насилие является действительно феноменом конкретно-историческим[3; с. 6]. Кроме общих свойств, в каждую историческую эпоху оно имело свои особые функции и специфические особенности.

Последние тридцать лет своей жизни Лев Толстой искренне проповедовал непротивление злу насилием. Его статьи и письма этого периода переполнены проклятиями генералам, королям, императорам, полководцам, которые якобы и гонят на войну простого человека – по природе своей доброго и незлобивого. Но это он же оставил такие яркие описания того, что происходит в душе воина накануне и во время битвы. Следует вспомнить, например, Николая Ростова в Шенграбенском бою: « «Поскорее, поскорее бы», - думал Ростов, чувствуя, что наконец-то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей-гусаров…Ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево было сначала впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но все веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», - думал Ростов, сжимая в руке эфес сабли»[7; с. 238-239].

Так же можно привести цитату о капитане Тушине: «Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось все веселее и веселее… Из-за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из-за свиста и ударов снарядов неприятеля, из-за вида крови людей и лошадей, из-за вида дымков неприятеля на той стороне… у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту»[7; с. 244-245].

Если перенестись далеко назад по исторической шкале цивилизации, то можно обнаружить, как простодушно и убедительно описана завлекательность войны в легенде индейского племени вороны: «Война – прекрасная вещь. Представь себя молодым воином. Ты раскрашиваешь себя в пурпурный цвет. Ты надеваешь красивую праздничную рубаху. Ты распеваешь военную песнь. Бросаешь взгляды на миловидных девушек. И на молодых женщин, чьи мужья еще не добились военных почестей. Они возвращают твои взгляды. Ты ступаешь на тропу войны. Похищаешь лошадей врага. Похищаешь его женщин и девиц. Совершаешь подвиги, ведешь счет победным ударам. Богатеешь. Из своего богатства можешь одаривать других. Они поют песни в твою честь. У тебя много возлюбленных. И рано или поздно ты становишься вождем. Выслушав это, создатель людей, Старик Койот, разделил всех на племена, дал им разные языки и учредил войны»[1; с.172-173].

Радостное возбуждение смертельной схватки описано многими мемуаристами, поэтами, писателями. С другой стороны, и обзор кровавых летописей истории человечества склоняет к убеждению: не могли тысячные и стотысячные скопища вооруженных мужчин раз за разом подниматься в военные походы – навстречу смертельной опасности – по принуждению своих вождей или ради одной лишь жажды добычи. Азарт боя таит в себе такую манящую силу, что она способна увлечь не только толпу, но и незаурядную душу.

Знаменитый американец, президент Теодор Рузвельт не раз говорил о войне как о чем-то возвышающем душу гражданина. «Он утверждал, что война является очищающим и объединяющим моментом в судьбе страны и народа. Сталь национального самосознания закаляется в огне битвы. Без испытания войной страна жиреет, дряхлеет, ее граждане полностью погружаются в корыстный коммерциализм и наслаждение комфортом»[1; с. 173].

Вся мировая литература, от гомеровской «Илиады» до пушкинской «Полтавы», от эпосов викингов до «Тела Джона Брауна» Винсента Бене, до тысяч романов, посвященных двум мировым войнам ХХ века, как бы вглядывается в феномен войны с ужасом и благоговением. Однако следует отказаться от распространенной иллюзии, будто убийство одного человека другим вызывает безотказное отвращение и осуждение у всех нормальных людей.

Большинство людей с детства помнит радость игры, однако редко обращает внимание на то, что любая увлекательная или азартная игра непременно содержит в себе элемент преодоления какой-то чужой воли, воли «не-я». Все спортивные игры, борьба, бокс, скачки – самый наглядный пример преодоления воли соперника. Охота, рыбалка тоже имеют вполне зримый объект преодоления – воля бегающей, летающей, плавающей добычи. Но даже когда человек просто занят разгадкой кроссворда, решением шахматной задачи, пасьянсом или складыванием головоломки, он находится в состоянии противоборства – с невидимым составителем - сочинителем задачи или просто с хаосом, который сопротивляется попыткам упорядочения.

Человек любит побеждать – с этим никто не станет спорить. Но «побеждать» всегда означает «преодолеть чужую волю». Человек способен наслаждаться убийством как таковым, способен совершать его без всяких посторонних побудительных причин и мотивов.

Авель ничем не обидел Каина, ничем не угрожал ему. Каин убил его потому, что «грех лежал у дверей его сердца» и он не захотел «господствовать над ним» [1; с. 175].

Нужны высокие и прочные стены морали, религии, законов, чтобы удерживать жажду убийства в человеческой душе. Война и бунт знаменуют временное крушение этих стен. К длинному списку «серийных» убийц, взятому из криминальной хроники, можно добавить список владык, поддавшихся сладострастию убийств после прихода к власти: Калигула, Нерон, Домициан, Борджиа, Иван Грозный, Иди Амин. Примечательно, что профессиональные террористы довольно часто, за неимением подходящих жертв, начинают убивать друг друга. После ареста японской террористической группы «Секигун» на территории их дома были найдены захороненными четырнадцать трупов их сообщников[1; с. 177].

Акт убийства обладает такой манящей и завораживающей силой, что он практически стал центральным элементом публичных сборищ на протяжении тысячелетий. Гладиаторские бои в Древнем Риме безотказно собирали толпы восторженных зрителей. Публичные четвертования и повешения служили чуть ли не главным развлечением средневековых городов. То же самое – сжигание ведьм и еретиков.

Не обошла вниманием эти явления и зрелищная индустрия. От греческих трагедий до Шекспира и Шиллера, от театра кабуки до экранизаций «Тысячи и одной ночи» убийство или пытки на сцене и экране оставались непременным условием спеха. Если сегодня переключать каналы американского телевидения, обнаружится, что девять из десяти демонстрируют какую-нибудь историю, связанную с убийством. Даже каналы, называющие себя «Искусство и развлечения» и «Планета животных» не преминут время от времени выплескивать перед зрителем щедрые порции крови.

Еще Платон в своем проекте идеального государства предлагал изгнать художников и писателей, которые слишком увлекались изображением насилия, а особенно тех, кто приписывал его богам. «О битвах же гигантов и всяких жестоких действиях, приписываемых богам и героям по отношению к их родственникам и домашним, ни в коем случае не баснословить и не составлять пёстрых описаний, но, наоборот, насколько можно убеждать, что никогда ни один гражданин не питал ненависти к другому и что это — нечестиво... Такие и подобные им сказания — пусть не сер­дятся на нас Гомер и другие поэты — мы вычеркнем... по­тому что чем больше в них поэзии, тем менее позволитель­но их слушать детям и взрослым»[4; с. 74].

Всё вышесказанное отнюдь не означает, что всякий че­ловек открыт — или даже подчинён — сладострастию убийства. В нем живут и другие — благород­ные — страсти: страсть творчества, страсть любви, страсть познания, страсть созидания. Есть в нём место и сострада­нию, и щедрости, и доброте. Страсть к войне и насилию, желание преодолеть «чужую волю» необходимо направлять в мирное русло, использовать силу этой страсти в творчестве. «Ведь способ существования действительного гуманизма - творчество»[2; с. 108].

Литература:

1. Ефимов И. М. Грядущий Аттила: Прошлое, настоящее и будущее международного терроризма / И. М. Ефимов. – СПб.: Издательский дом «Азбука-классика», 2008. – 368 с.

2. Новиков Б.В. Почему Россия? / Б. В. Новиков. – К., 2007. – 112 с.

3. Остроухов В. В. Насилля як предмет філософських рефлексій / В.В. Остроухов. - К.: Український Центр духовної культури, 2000. - 92с.

4. Платон Республика / Платон. – М.: АСТ, 2009. – 256 с.

5. Семенов Ю. В. Предмет и задачи истории философии как науки / Ю. В. Семенов. – Саратов: Издательство Саратовского университета, 1959. - 38 с.

6. Сумятін В. М. Зміна філософсько-світоглядних парадигм і розвиток некласичної європейської філософії у ХІХ-ХХ віках / В. М. Сумятін, В. М. Леонтьєва . - Х.: ХТУРЕ, 1994. - 56 с.

7. Толстой Л. Н. Война и мир / Л. Н. Толстой. – М.: Эксмо, 2011. – 1296 с.

Науковий керівник: кандидат філософських наук, професор Чекаль Л. А.